Суета сует - Борис Курланд
Введенский наладил деловые контакты с обувными фабриками и артелями, которые начали поставлять партии товаров по фальшивым накладным в обход бухгалтерии. Оприходованная за наличный расчет продукция затем сбрасывалась в торговые точки, в основном на рынки, где кассу не пробивали.
На данном этапе наступала очередь Хромого, который вместе с подельниками обходил торговые точки, снимал с продавцов положенный навар, а если кто пытался увильнуть, то наказывали жестко: поджигали ларек, забирали товар, подрезали ножом, могли и убить. Отказников было мало, может быть, потому, что заработка хватало на всех. Товар расходился быстро, случайным ревизорам было невозможно определить истинные запасы обуви.
Импортная обувь, поступающая в основном из соцстран, расходилась, минуя магазины, по рукам спекулянтов, те в свою очередь толкали изделия на барахолках по тройной цене.
Москва – Ленинград. 1971 год
Яйцо Фаберже и Матвей Введенский
Погорел Матвей Иванович на страсти, именуемой любовью к яйцам. Не к куриным, гусиным и прочим порождениям пернатых и другой живности, а к яйцам известного мэтра ювелирного искусства Карла Фаберже. В детстве отец отвел Матвея в Кремлевский музей, где за стеклом витрины он увидел работы фирмы Фаберже – истинные шедевры ювелирного творчества, отделанные драгоценными металлами и алмазами, покрытые рисунками, удивляющие утонченной фантазией. Внутри каждого яйца скрывался сюрприз – модель яхты, памятник царю или миниатюрный мольберт в виде вензеля. С тех пор мечта завладеть хотя бы одним таким произведением искусства не оставляла воображение Матвея.
За деньги можно купить многое, при больших деньгах возможности практически не ограничены. Матвей быстро стал подпольным миллионером, но в СССР это приравнивалось к статусу инженера, живущего в коммунальной квартире вместе с женой, двумя детьми и тещей на одну зарплату. Толстые пачки денег немыслимо было положить на счет в банке, превратить в валюту, стать владельцем частного автомобиля, купить акции, прибрести трехэтажную виллу, съездить на заграничный курорт.
«С моей головой надо жить за границей, а не прятаться, как мышь в норе», – не раз сетовал Введенский, когда они с женой отдыхали по путевкам в Крыму, в санатории для работников торгового сектора. Только на отдыхе, подальше от знакомых, Матвей мог позволить себе расслабиться: сходить в роскошный ресторан, заказать бутылку самого дорогого коньяка, купить Надежде брильянтовое колечко, которое по возвращении домой обычно пряталось в один из многочисленных тайников.
В конце лета Матвею Ивановичу позвонил Станислав Саранов, давний знакомый, любитель антиквариата, с которым они сговорились встретиться в многолюдном парке во избежание любопытных глаз.
Мужчины обменялись обычными приветствиями, после чего Саранов перешел к делу.
– Матвей, помнишь Никиту Мартова, перекупщика? На днях он вернулся из Питера, привез оттуда мелочь – пару статуэток в стиле барокко, брошки грошовые, по его утверждению, вынесенные из запасников Эрмитажа, но я не сильно ему верю, иногда врет, как Мюнхгаузен. Каждая вещица у него оригинал со стола царского, икона самого Рублева, а картина непременно кисти Репина. Я посмотрел товар, но ничего не взял, обыкновенная дешевка. Он состроил обиженную физиономию, видно ожидал, что я раскрою карман пошире. Попрощался с ним, собрался уходить, как он мне сует фотографию. Я взял ее в руки, смотрю, на снимке вещица очень интересная, похожа на работу известного мастера, сразу видно – первоклассная, вензеля из цветного металла, эмалевые миниатюры.
«Это что за штучка?» – осторожненько спрашиваю, не выдавая интересу.
«Яйцо Фаберже, самое настоящее, сделано по заказу императрицы, жены Николая Второго. Практически было готово перед самой революцией, но в руки царские не попало. Мастер, некий Василий Зубов, миниатюрист, не успел вернуть яйцо хозяину, Карлу Фаберже. Известно, что тот поспешно сбежал вскоре после революции в Швейцарию».
«А тебе откуда известны такие подробности?»
Никита гордо выпятил грудь и многозначительно добавил: «От владельца».
«Владелец кто, выкладывай».
В моем голосе явно проявились нетерпение, куда подевалась моя сдержанность, ты, Матвей, меня, конечно, поймешь. Сам знаешь, днем с огнем не найти такую редкость. Нажал я на него, обещал солидные комиссионные, представь себе: яйцо Фаберже находится у дочки этого самого Зубова в Ленинграде. Женщина она уже немолодая, деньги ей нужны, но не в России.
Матвей вопросительно поднял брови.
– Что ты имеешь в виду?
– У нее во время войны единственный сын пропал на фронте. Она его почти тридцать лет разыскивала, а он, оказывается, жив и здоров, проживает в Западной Германии, женился вроде бы на немке, дети имеются, трое. Как он оказался там, покрыто тайной. Она подала прошение на переезд к нему, надеется получить разрешение по гуманитарным обстоятельствам. Вывести такой антиквариат за границу не представляется возможным, как ты понимаешь.
– А каким образом, она сына разыскала?
– Через Красный Крест.
Матвей помолчал, затем спросил:
– Сколько она хочет за игрушку?
Саранов назвал сумму.
За такие деньги можно было купить пару «Жигулей» и кооперативную квартиру в придачу. Но, с другой стороны, с грудами денег делать было нечего, разве печку растапливать вместо дров или спустить в унитаз.
В ближайший выходной Матвей в сопровождении Саранова и Никиты Мартова отправился на служебной «Волге» в Ленинград. В дороге говорил в основном Никита, который в предвкушении солидных комиссионных пребывал в хорошем настроении. Перекупщик знал массу историй, связанных с покупкой и перепродажей настоящего и липового антиквариата.
– Как бы мы жили, если бы не было лопухов с деньгами, – захлебывался от смеха Мартов, раскинув грузную тушу на заднем сиденье автомобиля.
Фарцовщик с детства страдал ожирением, никакие попытки родителей и жены, которая неоднократно угрожала его бросить, если он не сядет на диету, ни к чему не привели. По этой причине Никита делал частые паузы, дожидаясь притока кислорода в легкие, отдышавшись, продолжил повествование:
– Как-то раз зашел я к своему соседу по лестничной площадке, милый такой старичок, реабилитированный, всегда держится с достоинством, не скажешь, что десять лет отпахал в лагерях. Он мне показывает часы настольные, немецкого производства, оформленные во французском стиле, цветочный материал по всей длине, сантиметров тридцать высоты, ножки вычурные, сверху статуэтка младенца. Короче, фуфло, вероятно, трофей, привезенный из Германии после войны, тогда такое барахло привозили тоннами. Сосед меня спрашивает, сколько можно получить за хреновину. Я пожал плечами, хотел сказать, что цена этим часам два гроша, поскольку механизм поломанный, цветы, когда-то красные, явно просят свежей крови, ржавчина по позолоченным ножкам пробежала, словно трава сорная, но жалко стало старика, живет на пенсию один с дворняжкой. Ладно, говорю, выясню, через пару дней зайду. Взял эти часы и пошел к другу моему, вы же его знаете, мастеру на все руки, Петьке Сокольскому.
Саранов согласно кивнул головой. Сокольский был ему хорошо знаком, талантливый мастеровой мог любую вещицу, будь то электрогрелка, радиоприемник, наручные часы или аппарат для измерения кровяного давления, починить в кратчайший срок. Денег за ремонт мастеровой брал копеечные, а если вещь попадалась замысловатая, требовала смекалки, придумки, оригинального решения, особых частей, которые нужно было доставать или самому сварганить, в таких случаях Петька вообще отказывался от вознаграждения, удовлетворенным выражением лица показывая, что не в деньгах счастье.
– Петька внимательно осмотрел часы, открыл заднюю крышку, оттуда песочком посыпалась ржавая труха, хмыкнул, покачал головой, велел прийти через неделю. Появившись в срок, я не поверил своим глазам: часы тикали, цветы прибрели оригинальный цвет, младенец, как оказалось, сидит на земном шаре. Обычно я не спрашиваю, как и что, но тут не удержался. Петька объяснил, что вместо старого немецкого механизма поставил новый, от часов «Маяк», материал вырезал из матерчатых обоев, которые нашел на свалке, медь почистил обыкновенным песочком, прошелся бронзовой краской по ржавчине, немного смекалки, подклеил тут, почистил там. Денег Сокольский взял двадцатку плюс бутылка водки, которую мы тут же избавили от возможности превратиться со временем в историческую ценность. Не успел
